Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Странный ты шпион, Сухов, — задумчиво проговорил блондин. — Или очень хитрый, или…
— Второе, — вздохнул Никита.
«Сундук», в который отвели Сухова, оказался нормальной комнатой с душем и санузлом, разве что без особой мебели — две кровати одна над другой, два стула, стол, полка с десятком книг — да с зарешеченным окном. Такэда уже находился там, сидел со скрещенными ногами на стуле и созерцал стену с репродукцией Айвазовского: море, гора, парусники.
— Позиция номер один — синсокан,[29]— прокомментировал Никита. — Угадал? Или ты занимаешься медитацией?
Такэда не ответил, продолжая сидеть в такой позе еще минуту, потом соскочил на пол гибким кошачьим движением, оглядел танцора.
— Били?
— Что? — растерялся Сухов.
— Обычно интеллигентов бьют, и те раскалываются.
— А-а… тебе, значит, это испытание не грозило. Ну и что будем делать, стратег? Положение совершенно идиотское.
Такэда быстро нанес три удара один за другим: рукой-ногой-рукой, — и Никита так же быстро их заблокировал, продолжая разговаривать и оставаясь с виду рассеянным и ленивым.
— Суй-но-ката,[30]— пробормотал инженер. — Ты добрался уже и до Воды? Молодец.
— Стараюсь.
— Как ты думаешь, зачем нас поместили вместе?
Никита вспомнил взгляд подполковника, изменился в лице.
— Что? — Такэда был внимателен. — Показалось что-то?
— Начальник — такой широкий и выпуклый со всех сторон бугай — вселённый!
Инженер сел, задумался, кивнул.
— Вот и ответ. Тем, кто нас подставил, нет нужды собирать компромат, разворачивать следствие, проверки и анализ, им надо нас просто убрать. Физически. Они вселятся в тюремщиков и придут по наши души. Может быть, уже сегодня.
От этих простых слов, сказанных хладнокровно и уверенно, спину Сухова охватил ледяной озноб. Однако он уже научился сдерживать порывы и эмоции, сказывался физический и психический тренинг.
— Мы с ними справимся?
— Не знаю. С одним, в крайнем случае с двумя.
— А если попробовать «разбудить» Весть?
Такэда покачал головой, глянув на плечо танцора, заколебался, снова покачал головой.
— Рано. Не выдержишь.
— Я уже…
— Ийе, — твердо сказал Толя, и Никита опустил голову, хорошо зная этот тон. «Ийе» означало «нет».
Через минуту он вдруг вспомнил.
— Толя, а твои вещи при тебе? Не отобрали?
Такэда понял.
— Индикатор и рацию? — Он показал перстень — внутри камня подрагивал оранжевый пятиугольник — и достал из кармана портсигар.
— А что, если дать знать этим твоим друзьям, что мы в опасности?
— Вряд ли это что-то даст. Рация, по-моему, не имеет связи с другими хронами, она работает в пределах нашего хрона как ретранслятор…
— Откуда ты знаешь? А если нет?
— Я все же немножко копенгаген в таких вещах. Для преодоления потенциального барьера между хронами требуется огромная энергия, а объем портсигара слишком мал для нужной концентрации.
— А наши приятели из СС тоже пользуются такими рациями?
— Может быть. Во всяком случае, связь они должны иметь. Плюс контейнеры для ношения оружия. Помнишь «дипломаты» десантников?
— А оружие — те самые копья, стреляющие холодом?
— Не холодом. — Такэда подумал и улегся на кровать. — Это какое-то физическое поле, высасывающее энергию атомных и молекулярных связей.
— Черт с ним, наши пистолеты не менее надежны. У меня идея. — Сухов понизил голос. — Если ты прав и «дипломаты» — всего лишь контейнеры для ношения оружия, то парни СС должны знать выход в наш хрон. Что, если захватить сейчас вселенного, когда они придут за нами, и выведать у него, где выход?
Такэда засмеялся, тихо и мелко. Никита всего второй раз в жизни видел, как смеется инженер.
— Чего ржешь? — рассердился он. — Это единственный шанс.
Такэда еще некоторое время смотрел на него улыбаясь, и во взгляде его читались одобрение и надежда.
— А ты воин, однако. — Помолчал. — Донесение о нашем положении я отправил. Но не уверен, что получу ответ.
— Так какого рожна издеваешься? Должен быть выход и из этого положения.
— Единственный выход там, где для человеческого ума нет выхода. — Инженер снова улыбнулся, заметив растерянность друга. — Это не я сказал, известный философ.[31]Но он как в воду глядел. Садись, отдохни, индикатор покажет, когда начнется кутерьма.
Никита пожал плечами, походил из угла в угол камеры и залез на вторую койку. Его порыв к борьбе почти угас, навалились усталость, отчаяние и чувство безнадежности. Такэда подал голос спустя четверть часа, словно разговаривая сам с собой:
— Добро и Зло… древняя формула бытия человеческого… Добро обычно спит, а Зло действует, действует, действует, пока не переходит какой-то предел, способный разбудить социум, и тогда появляются люди, борющиеся со Злом активно… люди боя. Они никогда не приближаются в достаточной мере к стороне, на которой сражаются, они всегда посередине и оттого вдвойне несчастны. Ибо зачастую презираемы теми, за кого воюют, и ненавидимы теми, против кого воюют. Никита промолчал. Через минуту Такэда заговорил снова:
— Вот бы выяснить, кто или что и когда положили на Земле начало Злу и Предательству? Или такими нас создала природа?
— Не всех, — не удержался от реплики Сухов.
— Не всех, — согласился Такэда. — Но слишком многих. Добро и Зло… и мы посередине… не боишься?
— Быть презираемым? Не боюсь. Кто нужно, тот оценит. — Никита подумал о Ксении. Он не верил, что может умереть уже через час-два. — Помнишь притчу Конфуция? Некто спросил: «Правильно ли говорят, что за зло нужно платить добром?» Учитель сказал: «А чем же тогда платить за добро? За зло надо платить по справедливости».
— Конфуций был прав, а может быть, знал, что справедливость — один из двух высших законов Веера.
— А каков второй закон?
— Толерантность.
— А-а… терпимость, что ли?
— Да, если понимать его упрощенно. Но ты растешь, мастер, ты хороший ученик. Жаль только, что учиться нам уже некогда.